Написалось вот...
Дрочить на воспоминание
Я не думаю о тебе вот уже почти два года. Не думаю, не думаю. Не-ду-ма-ю. Я не думаю о тебе этим проклятым солнечным утром, когда пью кофе с Джинни и обсуждаю с ней нашу предстоящую свадьбу. То есть выслушиваю, что считают по этому поводу моя будущая невеста и моя будущая теща. По-моему, у них уже распланировано все, от цвета платьев для подружек невесты до имен наших детей — двух мальчиков и девочки. Я киваю и не думаю о тебе. О том, как ты сидел в кресле с книгой, протянув ноги к огню, шелестел страницами, хмурился, словно не соглашаясь с автором. Как, не отрываясь от чтения, протягивал руку за чашкой с крепким янтарным чаем. Как я мог долго смотреть на тебя — просто смотреть. А потом подходил, обнимал тебя сзади, дышал тебе в шею, вынимал книгу из твоих пальцев, и…
— Гарри, ты меня слушаешь? Так бежевое или розовое?
Я смотрю на Джин… Она хорошая, правда! Она замечательная… Умная, красивая, добрая, сестра моего лучшего друга и моя школьная любовь. И она ни в чем не виновата. Она не виновата, что я сошел когда-то с ума и теперь мне так сложно не думать о тебе. Поэтому я киваю и стараюсь сосредоточиться на ее словах. Бежевое или розовое? Какая разница, Джин! Черного на нашей свадьбе точно не будет.
— Джинни, я… Прости. Живот разболелся. И мне пора. Потом договорим, ладно? И пусть будет розовое! Нет? Ну бежевое тогда…
Я прикасаюсь губами к гладкой сладко пахнущей щеке и быстро выхожу из кухни. Мне и правда пора, но если я потороплюсь, я успею… Закрыться в ванной. Расстегнуть штаны. Нет, я не буду о тебе думать! Это не из-за тебя у меня так стоит, это потому, что у нас с Джин давно не было секса. У нее подготовка к свадьбе, стресс, и она часто ночует в Норе. А у меня… Я крепко зажмуриваюсь. Твои руки на моих бедрах. Твои волосы щекочут живот. Твои губы… Губы… А-а-а, ч-ч-черт!
Из зеркала на меня смотрит совершенно обалдевшая физиономия. Ну да, это я. Я опять… Как это Рон тогда изящно выразился, после того, как мы с тобой расстались? Дрочил на воспоминания. Именно так он и сказал мне, вытаскивая чуть ли ни за шкирку из темноты дома на Гриммо: “Хватит дрочить на воспоминания, Гарри! Начни жить заново.” Прости, дружище Рон. Я старался, я очень старался, но у меня плохо получается. Воспоминаний все еще слишком много…
Капли воды, стекающие по твоему телу — худому, покрытому шрамами, такому бледному, особенно по контрасту с черными намокшими волосами. Ты закидываешь руки за голову, подставляясь под горячие струи, поворачиваешься, фыркаешь… Глаза закрыты. Я неслышно прикрываю за собой дверь ванной, встаю рядом с тобой. Целую тебя в шею, ощущая под губами глубокие борозды шрамов. Твой член…
— Гарри, ты не опоздаешь?
Я уже опоздал, Джинни… Но я послушно застегиваю штаны, смываю с раковины следы своих воспоминаний, плескаю в лицо холодной водой… Теперь я могу еще какое-то время о тебе не думать.
Да мне и некогда, к счастью. Последние недели аврорских курсов. Куча экзаменов, проверок и нормативов. Чары. Боевые заклинания. Трансфигурация. Зелья. Зелья. Зелья… Черт! А вечером у меня тренировка. Ты всегда говорил, что квиддич — это для безголовых болванов, которым некуда девать энергию, а потом смазывал мои синяки и царапины, когда я падал с метлы. И сидел на трибуне, на самом верхнем ряду, делая вид, что это не ты и смотришь ты не на меня, когда мы играли с французским авроратом. Никто не знал, что ты пришел ради меня. Никто. И что вечером, после бурного отмечания нашей победы, я навру что-то друзьям, подмигну в ответ на недовольный взгляд Рона и помчусь к тебе. А ты отругаешь меня за неумный риск — мой любимый финт Вронского ты назовешь идиотством, достойным гриффиндорца с отбитыми мозгами, — а потом прижмешь к себе, и мы будем долго-долго целоваться и медленно раздевать друг друга…
Вот дьявол! Почему мне сегодня так тяжело не думать о тебе? Обычно я справляюсь гораздо лучше, правда! Может быть, где-то там ты тоже не думаешь обо мне сегодня? Тоже… дрочишь на воспоминания? Хотя представить тебя за этим занятием… Нет, лучше не представлять! Иначе мне придется прервать тренировку и уединиться в душевой кабинке, могут неправильно понять.
Дом, в котором мы после свадьбы будем жить с Джинни, не помнит тебя. Джинни не может жить на Гриммо, у нее начинается мигрень в мрачных, насквозь пропитанных темной магией комнатах. Ты тоже не любил особняк Блэков… Поэтому у нас теперь новый дом — светлый двухэтажный коттедж с большими окнами, красной крышей и белыми стенами, увитыми плющом. Тебе бы понравилось. То есть ты бы, наверное, сначала недовольно хмыкнул и ехидно поднял бровь… И трахнул бы меня вот на этом самом столе в кухне! А потом занял бы стены в гостиной своими книжными полками, устроил в подвале лабораторию и сказал, что будешь спать возле окна. А сейчас возле окна сплю я, Джинни предпочитает половину у стены...
О том, что с тобой мы вместе, не знал никто. Только Рон, воспринявший нашу связь с безмолвным неодобрением, — но об этом не знал уже ты, а мне просто необходимо было с кем-то поделиться! Иначе меня разорвало бы на части — тебя было слишком много для одного меня. Твоей язвительной горечи, твоей неожиданной нежности, твоей молчаливой заботы, твоей обжигающей страсти… Все это — для меня, только для меня! Ты не хотел, чтобы о нас узнали. Я бы не стал скрывать, я бы кричал об этом на всех углах, дал интервью для первой полосы “Пророка” — но ты сказал: ”Не порти себе жизнь, они не примут этой связи”. Я понимал, что ты прав, если уж даже Рон смотрел на меня, как на больного… На остальных мне было плевать, а на тебя нет. Скорее всего, нашей связи не простили бы именно тебе, все еще носящему на левом предплечье череп со змеей. Поэтому я молчал о том, как мне хорошо с тобой, как ты сводишь меня с ума. О том, что ты совсем не такой, как они считают…
Я поднимаюсь по лестнице в спальню. Джинни нет, она сегодня в Норе у мамы, им все-таки надо решить, какого цвета будут платья подружек невесты… Ты этого хотел для меня, да? Молодая красивая жена из хорошей семьи, карьера в Аврорате, уважение магического сообщества, чтоб ему провалиться. Все так и получается — почему же мне тогда так больно, а?
В нашу последнюю встречу ты сказал, не глядя мне в глаза:
— У нас нет будущего, ты же понимаешь? Я не могу позволить тебе сломать свою жизнь. Давай прекратим это безумие сейчас… Пока оно не зашло слишком далеко. Они не простят тебе меня, никогда, а у тебя все впереди! Так будет лучше.
Ты стоял у окна черным силуэтом, волосы падали тебе на лицо, ты закрылся от меня, и я не смог до тебя достучаться. Объяснить, что мне плевать на “них”! Что мне нужен ты… Но ты решил, что так будет лучше для меня, и переубедить тебя я не смог. Ты сказал еще: “Я устал от того, что мне плюют вслед...” И я дал тебе уйти. Вот и все. И ты ушел, уехал из Англии, где тебя до сих пор называли за глаза и в глаза Пожирателем и убийцей Альбуса Дамблдора. А я остался. И теперь дрочу на воспоминания о том, как это было с тобой, даже в постели с Джинни иногда представляю себе, что это ты — подо мной. А Джинни планирует нашу свадьбу и составляет список приглашенных. И что мне теперь делать?
Почему-то в эту ночь я совсем не сплю. Закрываю глаза — и вижу тебя. Как ты стонешь и выгибаешься, когда я беру твой член в рот. Как напрягается твоя спина, когда я вхожу в тебя сзади. Как ты нависаешь надо мной, хрипло выдыхая в такт своим резким толчкам, а в глазах твоих горит черный сумасшедший огонь. Как… Черт, да что со мной такое сегодня? Я так себе мозоль натру!
Наверное, это все ночь виновата. Ночью так сложно вспомнить, почему я тебя отпустил. Днем как-то проще, дела, друзья и так далее, а вот ночью… Я провел без тебя столько ночей — почему же эта стала особенной? Наверное, я просто устал. Улыбаться окружающим, осваивать аврорские премудрости, пить пиво по субботам с Роном и Дином, готовиться к свадьбе… Я устал жить без тебя, понимаешь? Зачем я тебя отпустил? Я никогда не слушал тебя, почему же я послушался в тот раз? Я поднимаюсь с кровати, расправляю смятую простынь… Прости, Джин, ты не виновата, это все я. Но я не могу испортить тебе жизнь, хватит с меня того, что я испортил ее себе.
Спускаюсь вниз, разыскиваю перо и пергамент. Интересно, сова найдет тебя? Должна, Сириуса же находили совы… Грызу кончик пера, вспоминая, как ты беззлобно подтрунивал надо мной за эту привычку. Слова никак не желают выливаться на бумагу, все кажется глупым, наивным, жалким. Я не могу без тебя... Я задыхаюсь в этом правильном мире, где ты меня оставил. Я думаю о тебе, когда занимаюсь сексом с будущей женой. Я вижу тебя в толпе, у меня каждый раз замирает сердце, когда я замечаю высоких худых мужчин с длинными черными волосами. Я не могу без тебя! Пишу, рву пергамент, пишу снова. Я устал дрочить на свои воспоминания, мне не нужна правильная жизнь с женой, карьерой и кучей детишек, мне плевать на то, что подумают окружающие. Слышишь?
Перечитывать не буду. Открываю окно, подзываю Хедвиг. Она радостно ухает, когда я привязываю к ее лапе свернутый пергамент с надписью “С.С. — где бы ты ни был”, и поднимается в прозрачное ночное небо.
Утром, когда Джинни появляется из камина вместе с Молли, я жалею, что не дал Хедвиг два письма. Но так правильно — Джин заслужила честное расставание. Интересно, у тебя на душе было так же паршиво, когда ты говорил, что мне без тебя будет лучше? Я только надеюсь, что окажусь прав — в отличие от тебя.
— Я потом заберу вещи, — говорю я, стараясь не смотреть на всхлипывающую на плече матери Джинни. — Прости. Если сможешь…
Твой дом в Паучьем тупике встречает меня тишиной и запахом пыли. Почему я аппарировал сюда, а не на Гриммо, где истосковался Кричер? Может быть, потому, что здесь ты ближе. Я с опаской подхожу к двери, но охранные чары пропускают меня, как раньше, и я почему-то вижу в этом добрый знак. Я развожу огонь в камине, сажусь в твое любимое кресло и улыбаюсь — впервые за долгое время. Ты придешь. Не сегодня, и даже скорее всего не завтра, но ты вернешься ко мне, а если нет — я сам разыщу тебя. Чтобы никуда уже не отпускать…
Хедвиг возвращается на седьмой день. В записке, которую она принесла, всего несколько слов, написанных таким знакомым почерком: “Суббота, вокзал Кинг-Кросс, 9.20”